Путешествия во время пандемии - Владимир Александрович Дараган

отражения. Вижу только спины. Я не хочу догадываться, что именно они снимают.

Я получил очередной удар под дых. Рассыпалась уверенность, что научился фотографировать. Но зато научился критиковать чужие фотографии. Посмотрю на фото, где все правильно: горизонт ровный, ничего не затемнено и не засвечено, вроде бы и критиковать не за что, но можно сделать суровое лицо и сказать, что на фотографии нет ни эмоций, ни мысли, ни истории.

— Истории занимательные, но что ты скажешь о фото, которыми заполнены соцсети? Это же ужас! Как серверы выдерживают такое количество никчемности?

— Ничего не скажу. Люди снимают на память. Мой друг-физик сказал так: «Пусть снимают. Это же лучше, чем водку пить и женам изменять».

— А у тебя есть непоучительные истории, связанные с фотографией?

— Есть, конечно.

На вершине

Однажды я был в альплагере, и мы с группой поднялись на вершину. Девушка, которая была с нами, придя в себя после кошмара ползания по узкому гребню, попросила её сфотографировать. Мы, пять героев, вытащили фотокамеры и приготовились. Девушка посмотрела на нас и сказала, чтобы снимал ее я.

— Почему? — обиделись отвергнутые фотографы.

— У него камера самая большая, — объяснила девушка.

Фото на паспорт

В Америке фото на паспорт можно сделать в аптеке. Мне улыбается юная блондинка.

— У нас ничего не работает. Сломался экран для белого фона.

Я беру экран, разворачиваю, сворачиваю — все в порядке!

— У нас сломался крючок, на который мы вешаем экран.

Как снимать детей

Мой друг подрабатывал в России детским фотографом. И был необычайно успешен. Секрет его был прост. Он никогда не сажал детей перед камерой с игрушкой. Он с ними играл, и дети забывали о камере. Десятки снимков за сеанс. И никто ему специально не позировал. Потом родители смотрели на эти десятки фотографий и могли решить, какую им купить. Все они были такие разные! И приходилось покупать все.

— Таких историй у меня множество. Первая любовь у меня тоже связана с фотографией.

Первая любовь

— Обязательно надо поговорить о первой любви. Чистое в душе надо хранить — это поможет в трудную минуту, «когда весь мир с тобой в раздоре».

— И как это поможет?

— Как помогают маяки в ненастную погоду. Как яркие ориентиры, когда вокруг грязь и обман.

— Воспоминания помогают?

— От некоторых надо оттолкнуться, приобрести импульс, желание жить дальше по-другому. Чище, что ли. Правильнее.

— Слишком романтично сказал. И непонятно. Расскажи лучше, какая у тебя была первая любовь?

— Почти виртуальная. Я любил принцессу на картинке из книжки сказок. Она шла под руку с принцем. Улыбалась, счастливая, красивая. Я ее долго любил. Даже рассказ написал об этом. «Собеседница» называется. В книге «Однажды» опубликован. Потом я его немного переработал и включил в книгу детских рассказов. Но это так, вспоминать смешно. Серьезно я полюбил в первом классе Валю Гусеву.

Валя

Жили мы тогда в военном городке на Урале. Вокруг тайга, глушь. Но для первоклассника какая разница, где жить? Учились, бесились после уроков. Я тогда отличником был. И она тоже. Нас сфотографировали вместе на доску почета. Она в темной школьной форме, белый воротничок, косички, бантики… Я эту фотографию до сих пор храню. А тогда засыпал с ней. Пока не посмотрю на Валю — заснуть не могу. Я подолгу с фотографией разговаривал перед сном. А однажды мы куда-то шли парами, взявшись за руки. Я с Валей шел — отличники шли первыми. Рука у нее была теплая, мягкая. Я чуть не умер от счастья, пока мы шли. С тех пор женские руки для меня очень много значат. Лицо, грудь, ноги, попа — это прекрасно, но руки для меня важнее. Взял за руку — считай, предложение сделал, в любви объяснился. Вот так первая любовь на всю жизнь повлияла.

— Пушкин как-то сказал, что «кто раз любил, уж не полюбит вновь».

— Это не так. Люблю стихи и прозу Пушкина, очень его уважаю, но почему мы должны верить всем высказываниям классиков? Тем более, вырванными из контекста. Пушкинская строчка появилась в стихотворении:

Не спрашивай, зачем унылой думой

Среди забав я часто омрачен,

Зачем на все подъемлю взор угрюмый,

Зачем не мил мне сладкой жизни сон;

Не спрашивай, зачем душой остылой

Я разлюбил веселую любовь

И никого не называю милой —

Кто раз любил, уж не полюбит вновь;

Кто счастье знал, уж не узнает счастья.

На краткий миг блаженство нам дано:

От юности, от нег и сладострастья

Останется уныние одно…

Тут можно спорить с каждой строкой. Бывает, конечно, такое настроение, напишешь грустное, а завтра встретишь ЕЁ и родятся совсем другие строчки.

Как рождаются строчки

И так могло быть

Есть писатели, которые прекрасно пишут дневники. Они типа акынов. Что увидели, то и написали. Иногда гениально.

А есть писатели с полетом мысли, с фантазией неуемной. Читаешь и думаешь, я бы так не смог.

А потом еще подумаешь и поймешь, что смог бы. Ведь все написанные правдивые истории не совсем правдивы. Это не фотографии, а картины. Где-то можно веснушки убрать, где-то солнцем брызнуть, в углу зелененького добавить. А еще можно пару ангелочков подрисовать. А потом…

Бедная реальность. Она бы себя не узнала.

— А чо? — сказал художник. — Я так вижу!

— Вот именно! — сказал писатель. — Ведь и так могло быть.

— И когда ты решил писать?

— Представь подмосковную дачу около Голицына. Сидел с дочкой, говорить о великом не с кем, к огородным проблемам остыл, формулы не писались. И как-то вечером подумал о возможном конце света. Вернее, о репетиции Армагеддона, который может устроить Всемирный разум. Решил написать об этом повесть. Стоял август и первые строчки были о погоде. Небо, дескать, было не синим и прозрачным, как это обычно бывает в августе, а белесым и душным. Ну а дальше в стиле акына. Действие повести в Москве, в домах, которые я знал. Герои повести — мои знакомые. Само собой, где-то солнцем брызнул, зелененького в углы добавил, у девушек веснушки убрал… Получился ужас, который был убран на полку и забыт.

— Мечта стать писателем не осуществилась?

— Страшно быть профессиональным писателем. Лучше остаться графоманом. Рано или поздно наступает отупение и отчаяние перед чистым листом бумаги, белым экраном компьютера. Для графомана-любителя — это повод заняться более важными делами, а для писателя — это почти трагедия. И самое страшное, когда разонравилось все написанное раньше.

— Писатели сейчас герои. Книги не покупаются, а они пишут всем чертям назло. Иначе они не могут. Хорошо, если их поддерживают близкие и любимые. Если нет, то они как одинокие путники в снежной пустыне, идущие к цели, которую видят только они.

— Лишь бы родные и близкие не мешали — этого уже достаточно. Графомания — это болезнь. В защиту графоманов можно упомянуть переделанную шутку:

— Почему ты пишешь?

— Во-первых, мне это нравится. Во-вторых…

— Понятно. Достаточно «во-первых».

— Ну да. «Лишь бы он в подъезде не мочился», как поет Шаов. А что было «во-вторых»?

— Читаешь книги по-другому. Способен оценить мастерство, получить большее удовольствие от чтения. Иногда и от процесса тыканья в клавиши. Но, если честно, процесс написания книги обычно выглядит, как в этой миниатюре.

Дождь

Он положил полено в горящую печку, зажег на столе третью свечу, поправил лист бумаги, достал авторучку и приготовился писать.

За окном шумел дождь, стекло царапала еловая ветка. Он посидел, выкурил сигарету, встал и подбросил в печку еще одно полено. Сел за стол, приготовился писать, но рука потянулась за новой сигаретой.

— Или еще так.

Вычеркивай!

Прилетела злая муза, все раскритиковала и собралась улетать.

— Эй, а кто мне подскажет фабулу, сюжет, первую фразу?

— Весна, март, — вздохнула муза. — У меня тоже недостаток витаминов и человеческого тепла. А тебе пока есть чем заняться — ты